Март 2012 года. Позади новогодние праздники с шампанским и салатами, подарками и поздравлениями, Рождество, Масленица, выборы. Все как обычно, все та же обреченность на просмотр TV. Специально до марта не писал, хотел отбросить все наносное, мимолетное, эмоциональное. Не получилось, остается тяжелый осадок от ТV - неужели это и есть все, чем ныне богата наша культура: поющие трусики и «звезды», чей срок «любови цыганской короче» (А. Блок)?

Желчный, но пронзительный древнеримский философ Боэций презирал народную молву и вкусы за то, что не могли они отличить красоту и добро от пошлости. А сегодня, в эпоху тотального знания, можем ли мы отличить их, противостоять пошлости? Если З. Гиппиус в начале прошлого века предупреждала, что в русской литературе происходит переход от «понятного о понятном к непонятному о непонятном», то мы б мечтали о таком непонятном, но сложном, высоком. Не хотелось бы цитировать (сатирик М. Задорнов делает это лучше...) отрывки из современных песен, ибо виден явный эстетический диссонанс от восприятия их и песен, фильмов прошлого столетия. А ведь прошло более 20 лет, иль здесь «не бывает благодатных времен»? А может, сама культура, продавшая себя за рюмочку похвалы (В. Розанов), попав в прокрустово ложе рынка и постмодернизма, ищет свои новые пути? И человек праздный (Т. Веблен) когда-то поневоле осознает: Simus ut sumus aut non simus - «останемся как есть или перестанем вовсе быть». Или же как в советской песне: «Если долго мучиться, что-нибудь получится».

Не надо, уже получается, и неплохо! Засилье пошлости и откровенного хамства.  Если француз Делиль (18 в.) каялся, что в литературу впервые ввел слово «корова» (обозначающее нечто низменное), а в 70-х годах прошлого века мат был уделом, в основном, эмигрантской литературы а-ля Ю. Алешковский и К°, или же маргинальных писателей. Сейчас же это даже не эпатаж, это modus vivendi современной эрзац - интеллигенции. И все это становится тотальным, общепринятым, чуть ли не обязательным (да здравствует цензура?). А дальше - по М. Хайдеггеру: «бытие с другими» полностью растворяет свое присутствие всякий раз в способе бытия «других». Мы наслаждаемся и веселимся, как люди веселятся, мы считаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как люди смотрят и судят, но мы и отшатываемся от «толпы», как люди отшатываются; мы находим «возмутительным», что люди находят возмутительным... Эта срединность, намечая то, что можно и должно иметь, следит за всяким выбивающимся исключением. Всякое превосходство без шума подавляется. Все оригинальное тут же сглаживается как издавна известное (к вопросу о барьерах на пути на экран). Забота срединности обнажает... «уравнение всех бытийных возможностей». В этом мире все строится на стремлении стать «как все», поэтому оказывается, «что никто не тот, кто должен за что-то постоять».

В неподлинном существовании индивид оказывается жертвой видимости, воплощенной в повседневности, ему необходимо найти себя, проявить способность быть самостью, вырваться из банальной повседневности. Выходом из этого, убежден М. Хайдеггер, является голос совести. «Совесть вызывает самость присутствия из потерянности в людях», подталкивает к стремлению реализовать себя.

В своей книге «Ступени органического и человек» Х. Плесснер пишет: «Человек, не понимающий своей эксцентрической трагедии, выходит в мир обнаженным и беззащитным, он (человек) обречен быть объектом насмешек. Но есть спасение от этого - Искусство». Но искусство стоящее, настоящее, гуманное, а не эрзац - образцы, которые нам постоянно навязывают.

Екатерина II объясняла В. Храповицкому, что-де «оттого и погибла Франция, qu`on tombe dans la crapule et les vices. Опера Буфф всех перековеркала». Ведь действительно, история ничему не учит. Ведь такая же вакханалия погубила Древний Рим (Э. Гиббон «Упадок и разрушение Римской империи» или некогда популярный фильм «Калигула») и Францию. Когда Париж стал центром «новизны», городом-символом, испытанием, экзаменом, Ж. Гобино отмечал, что «за городскими воротами начинается совершенно другой народ, с другими ценностями». Быть в Париже означало быть модным, салонным и светским. Вся Европа осуждала Париж за это, но хотела б заполучить у себя такое же, и оплачивать труд французских наставников (мода на французских гувернеров и учителей музыки, танцев и т.д.). Неслучайно аббат Галиани называл Париж «ce café de l'Europe», европейской кофейней.  Власть моды (некая аллюзия на наш шоу-бизнес) нигде не тиранит людей больше, чем в Париже, ее (моды) власть более не ограничена, чем власть короля (лорд Честерфилд).

В «воспоминаниях» Казановы описывается «посвящение в Париж», где «Боги, которые обитают здесь, хотя им и не воздвигают алтарей, суть новизна и мода». Происходит переход к «гинекократии», к феминизации общества (И. Бахофен), когда самые сложные государственные вопросы решались в салонах, в приемных у фавориток. Быть современным (передовым) и тем самым принятым у мадам дю Деффан значило «ненавидеть деспотизм, обожать Англию и свободу» (В. фон дер Хейден-Ринш). То есть и тогда «кадры решали все».

Мудрый Вольтер прекрасно выразил кредо новой эпохи: «Я есмь тело, и я мыслю, больше я ничего не знаю». Чем все это закончилось, мы знаем - появилась масса челкашей, вначале «поклонявшихся волхвам», затем и их отвергших, «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез» (Б. Пастернак).

Конечно, и сейчас можно не видеть апокалиптических трендов, как пушкинский герой «плюнуть и поцеловать». Снобы ссылаются на Шеллинга, что форма умирает, достигнув совершенства. Можно подождать и это отомрет само собой. Можно! Сейчас все можно, дозволено все. А дозволено ли? Не упустим ли «мерцающую реальность бытия»?

Устами каждого воскликну я "Свобода!",
Но разный смысл для каждого придам.
Я напишу: "Завет мой - Справедливость!"
И враг прочтет: "Пощады больше нет"...
Убийству я придам манящую красивость,
И в душу мстителя вольется страстный бред.
Меч справедливости - карающий и мстящий -
Отдам во власть толпе... И он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий, -
Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.
Я каждому скажу: "Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух".
И будет он рыдать, и в горе рвать одежды,
И звать других... Но каждый будет глух.
Не сеятель сберег колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.

А ведь это 1906 год!

Впереди образ Хама, массового человека, одномерного человека. И что, все опять по кругу? Как писал Г. Белль, упадок государства начинается с падения музыкальных вкусов.

Включите свой телевизор, настройте музыкальный канал; чувствуете, как рушится Россия?

Агамали МАМЕДОВ,
доктор социологических наук, профессор, заведующий кафедрой социологии коммуникативных систем социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.